Порывистый ветер неистово хватает прохладный осенний воздух за шкирку, швыряет его из стороны в сторону, фыркает и задыхается, как беговая лошадь. Дождь то хлещет, не переставая, то затихает. Будто бы выжидает, когда все выйдут из укрытий, чтобы тут же начаться с новой силой. После сухого и жаркого лета влажная осенняя атмосфера, казалось бы, должна принести облегчение. После трех месяцев пряного и пьяного благоухания диких трав этот запах сырой земли, казалось бы, должен успокаивать. Но эта чертовски долгая осень выглядит пугающе безликой по сравнению с тем же тягучим и горячим, словно свежий кисель, летом. Иногда действительно хочется повернуть время вспять.
Если взобраться куда-нибудь на возвышенность и спокойно постоять там с закрытыми глазами минут пять, то непременно почувствуешь прикосновения взвешенных в воздухе мельчайших капелек влаги. И, если уж совсем замечтаться, то можно представить, что ты находишься посреди открытого моря. Только вот в таком случае ветер имел бы едва ощутимый солоноватый аромат, оставляющий привкус водорослей на языке. Но это, разумеется, сущая ерунда. Сейчас такое время – подняться на открытый холм и торчать там, расслабившись и позабыв обо всем, способен только самоубийца.
Впрочем, сейчас каждый солдат отчасти чувствует себя пушечным мясом. Для кого-то эта осень станет последней. Для кого-то другого – одной из многих. Такая вот своеобразная «русская рулетка». В неё играли все, кому довелось месить сапогами кровавую грязь мировой войны.
Перед сражением всегда есть такие удивительные часы, когда, кажется, все замирает вокруг. Затишье перед бурей. Этот промежуток времени хочется как-то сохранить. Заснять на пленку, намертво запечатлеть в памяти. Только им хочется не просто любоваться; хочется его задержать как можно дольше, вжиться в происходящие события и навсегда остаться их узником. Лишь бы не начинался ад, который всегда следует немного позже.
К сожалению, наслаждаться даже этим мимолетным спокойствием в полной мере мешает ни на секунду не смолкающий голос Гилберта, который умудряется перемещаться с какой-то чудовищной скоростью; побывать и тут, и там. Он любит приободрять солдат. Язык у него подвешен просто прекрасно – Гилберт всегда находит слова и идеи, способные раздуть огонь в чужих сердцах. Германия только слегка ухмыляется, наблюдая за братом. У того вся форма в земле и пыли, зато в пурпурных глазах вспыхивают опасные и немного сумасшедшие искорки. Нервное возбуждение и жаркое предвкушение, которое так контрастирует со сдержанностью и холодным расчетом Людвига. Все-таки они не так уж и похожи. Но прекрасно дополняют друг друга, устанавливая некое подобие равновесия.
Пруссия наконец-то присаживается рядом. Устало запрокидывает голову, тяжело дышит. Гилберт Байльшмидт – кошмар любого, кто любит тишину и порядок. Ему плевать на правила и нормы. Ему вообще, наверное, плевать на все и всех вокруг. У него резкий и отрывистый смех. Он почти всю жизнь с кем-нибудь сражался. Он задирист и вспыльчив. И, честно говоря, дурно воспитан. От него веет такой многообещающей агрессией и сопротивлением. Высоко вскинутый подбородок – верный признак гордого нрава и уверенности в себе. Когда Гилберт находится слишком близко, можно ощутить аромат яблока, мяты и горькой полыни, который перебивает даже этот вездесущий запах сырой земли. Людвиг знает, как опасно подходить к Пруссии вплотную. Но каждый раз он не может удержаться.
- Дай прикурить, Запад, - Гилберт лезет во все карманы, но никак не может найти спичек.
Через несколько секунд с наслаждением вдыхает дым, флюиды которого тут же расходятся по всему телу, рождая тяжелое и успокаивающее тепло где-то в районе живота. Остатки этого самого дыма витают в воздухе, образуя вокруг головы Пруссии что-то, похожее на удушливый ореол.
Как можно заполнять так много пространства – жестами, улыбками и ухмылками, едкими замечаниями и непристойными выходками? Людвиг едва заметно качает головой. Ему не так уж и важно знать ответ. И недостатки брата в определенные моменты кажутся своего рода изюминкой, которая призвана привлечь внимание и заинтересовать оппонента. Не так уж и важно все остальное, когда Пруссия по-прежнему рядом с ним даже в чертовых окопах чертовой Фландрии.
Гилберт улыбается озорной и злой улыбкой. - Напомни, чтоб я отобрал у тебя спички после того, как все закончится. Мои совсем отсырели.
автор, молодец *О* такое классное исполнение, особенно контраст Людвига и Гилберта ** и про Как можно заполнять так много пространства... отлично. респект х)
некоротко по теме, таймлайн - Вторая Мировая, сороковые годы, когда была прорвана Фландрия, то есть Бельгия, и бельгийцы сдались. писалось не в ворде, поэтому не знаю, сколько слов. )
Вечер. Громкий соленый вечер. Громкий, потому что воздух пронизан свистом пуль и грохотом взрывов, земля пропитана страхом, человеческим потом и слабыми, но упорно-отчаянными попытками сопротивления. Соленый, потому что уже год в Европе витает запах крови; запах становится с каждым месяцем столько осязаемым, что его можно пить. Гилберт мечется, измазанный чужой кровью, радостный, счастливый: вспоминает свои старые добрые времена, когда он воевал. Когда воевал он. Когда он представлял собой гораздо большее, его тогда уважали и боялись. Но и сейчас он не теряет своего упорства и нахальства, он ведет себя так, словно это его война. Его личная война, он всем доказывает, что еще может все. Его брат Людвиг холоден и рассудителен, он тонко наметил свой план. Шаг за шагом, ход за ходом он рвет союзников по кусочкам, точно по линии фронта каждого из них. Они не могут сдаться, помнил он, их можно только уничтожить. Чертовы залитые грязью траншеи и окопы, а теплый майский воздух усугубляет чувство обоняния, потому что здесь невероятно душно, все пахнет мертвыми телами, зато среди всей этой какофонии звуков и чувств витает гордое и твердое ощущение выигрыша. Сейчас они сильнее и главнее, а Франциск с Артуром ничего не могут сделать, они не смогут отбиться от Вермахта. Привалившись спиной к деревянной эдакой стене, чтобы траншея не развалилась от напряжения, Людвиг изучал карты, наспех сложенные в походный рюкзак. Байльшмидт где-то рядом, он бы не позволил брату уйти далеко и не ушел бы от него, потому что надо же перед кем-то хвастаться своими достижениями на фронте! Помянешь солнце, оно и выглянет; а это солнце со смехом прорвалось через толпу засевших с пулеметами солдат сюда же и плюхнулось рядом, сразу начиная вещать об очередных красочных взрывах. - Да ну тебя, Гилберт, хватит, - отмахнулся от того Людвиг, не отрываясь от карт и легко проводя пальцем по границе с Бельгией, будто бы стирал ее. В ответ от брата он получил шквал возмущения, ведь как же не слушать его, великого, ужасного и прекрасного? Людвиг поднял взгляд. Пруссия сидел, без умолку рассказывая о чем-то, вот действительно второй Феличиано; "кстати, тот же должен скоро выступить против союзников", подумал Запад, машинально поправляя каску и пригибаясь с очередным грохотом далекого взрыва. Гилберту, казалось, было все равно. Он сжимал в руке тяжелый автомат и, заглядывая через плечо Германии, подтирал пальцем те самые границы Фландрии: - ...и как полетит танк в воздух ко всем чертям! - хохотнул Байльшмидт, ногтем расковыряв дырку на месте Антверпена. - Что ты делаешь?.. - с усмешкой проговорил Людвиг, игнорируя брата и теперь с недовольством разглядывая подпорченную карту. - Я же говорю, Бельгия сдается, или ты меня совсем не слушаешь? Так вот, там отряд... Когда Людвиг стал старше, он со всей со своей серьезностью и прямолинейностью был похож больше на старшего брата Пруссии, чем на младшего. Ему часто приходилось одергивать Гилберта, чтобы тот вел себя спокойнее, но, услышав слова про капитуляцию Бельгии, он не сдержал довольной улыбки. - Блин, Гилберт, замолчи. - Германия постарался сохранить в своем тоне железные нотки, обычно после которых Пруссия отставал, но это не помогло. К тому же, он был рад тому, что еще одно препятствие было устранено, поэтому позволил себе немного расслабиться и взглянуть на затянутое дымом и сумеречной поволокой небо. Байльшмидт тем временем умолк, но это было бы неожиданностью, если бы он молчал просто так. Нет, он блаженно затягивался закуренной сигаретой, смакуя про себя подробности тех бойней, что он расскажет брату. - Дай прикурить, - усмехнулся Запад, протягивая руку за пачкой. Не тут-то было. - Нет уж, дорогой братец, сначала... - Пруссия захохотал и приподнялся на одной руке к Людвигу, пытливо заглядывая в глаза. - Поцелуй меня, мы ведь так давно... - Хватит. - Будь другое время, другое место - Гилберт обязательно получил бы меткую и хорошую затрещину, но сейчас не стоило бы его бить. Людвиг брезгливо смахнул с плеча землю и выхватил сигарету из пальцев брата, делая глубокую затяжку. Тот же сначала опешил, а потом захохотал, проговорив: - Фу-у, Запад, ты такой нудный и противный, - и достал другую сигарету, поджигая ее. Потому что лезть к Людвигу и получить за это тлеющим концом дешевой табачной трубки в глаз не хотелось бы. - Вернемся в штаб - разберемся, - наконец после нескольких минут молчания пробормотал Германия. Слушать брата невыносимо, но слушать тишину еще более жутко, потому что в тишине позывные чужой смерти звучат нагнетающе. Поняв намек, Байльшмидт выкинул сигарету и засмеялся, игриво взглянув на Людвига, и тут же примирительно замахал руками, потому что ответный взгляд явно не предвещал ничего хорошего. Тот же спокойно ткнул окурком в Брюссель и сложил карту. Следующий план - не дать исполнить Гилберту желаемого.
Нацуме Будет сделано ) Рада, что вам понравилось офицера спасла только высшая мера Спасибо за отзыв Автор №2 Ух ты, очень здорово ) У вас однозначно получилось лучше, чем у меня.
После сухого и жаркого лета влажная осенняя атмосфера, казалось бы, должна принести облегчение. После трех месяцев пряного и пьяного благоухания диких трав этот запах сырой земли, казалось бы, должен успокаивать.
Но эта чертовски долгая осень выглядит пугающе безликой по сравнению с тем же тягучим и горячим, словно свежий кисель, летом. Иногда действительно хочется повернуть время вспять.
Если взобраться куда-нибудь на возвышенность и спокойно постоять там с закрытыми глазами минут пять, то непременно почувствуешь прикосновения взвешенных в воздухе мельчайших капелек влаги. И, если уж совсем замечтаться, то можно представить, что ты находишься посреди открытого моря. Только вот в таком случае ветер имел бы едва ощутимый солоноватый аромат, оставляющий привкус водорослей на языке.
Но это, разумеется, сущая ерунда.
Сейчас такое время – подняться на открытый холм и торчать там, расслабившись и позабыв обо всем, способен только самоубийца.
Впрочем, сейчас каждый солдат отчасти чувствует себя пушечным мясом. Для кого-то эта осень станет последней. Для кого-то другого – одной из многих.
Такая вот своеобразная «русская рулетка». В неё играли все, кому довелось месить сапогами кровавую грязь мировой войны.
Перед сражением всегда есть такие удивительные часы, когда, кажется, все замирает вокруг. Затишье перед бурей.
Этот промежуток времени хочется как-то сохранить. Заснять на пленку, намертво запечатлеть в памяти. Только им хочется не просто любоваться; хочется его задержать как можно дольше, вжиться в происходящие события и навсегда остаться их узником. Лишь бы не начинался ад, который всегда следует немного позже.
К сожалению, наслаждаться даже этим мимолетным спокойствием в полной мере мешает ни на секунду не смолкающий голос Гилберта, который умудряется перемещаться с какой-то чудовищной скоростью; побывать и тут, и там.
Он любит приободрять солдат. Язык у него подвешен просто прекрасно – Гилберт всегда находит слова и идеи, способные раздуть огонь в чужих сердцах.
Германия только слегка ухмыляется, наблюдая за братом. У того вся форма в земле и пыли, зато в пурпурных глазах вспыхивают опасные и немного сумасшедшие искорки. Нервное возбуждение и жаркое предвкушение, которое так контрастирует со сдержанностью и холодным расчетом Людвига.
Все-таки они не так уж и похожи. Но прекрасно дополняют друг друга, устанавливая некое подобие равновесия.
Пруссия наконец-то присаживается рядом. Устало запрокидывает голову, тяжело дышит.
Гилберт Байльшмидт – кошмар любого, кто любит тишину и порядок. Ему плевать на правила и нормы. Ему вообще, наверное, плевать на все и всех вокруг.
У него резкий и отрывистый смех. Он почти всю жизнь с кем-нибудь сражался. Он задирист и вспыльчив. И, честно говоря, дурно воспитан.
От него веет такой многообещающей агрессией и сопротивлением. Высоко вскинутый подбородок – верный признак гордого нрава и уверенности в себе.
Когда Гилберт находится слишком близко, можно ощутить аромат яблока, мяты и горькой полыни, который перебивает даже этот вездесущий запах сырой земли. Людвиг знает, как опасно подходить к Пруссии вплотную.
Но каждый раз он не может удержаться.
- Дай прикурить, Запад, - Гилберт лезет во все карманы, но никак не может найти спичек.
Через несколько секунд с наслаждением вдыхает дым, флюиды которого тут же расходятся по всему телу, рождая тяжелое и успокаивающее тепло где-то в районе живота.
Остатки этого самого дыма витают в воздухе, образуя вокруг головы Пруссии что-то, похожее на удушливый ореол.
Как можно заполнять так много пространства – жестами, улыбками и ухмылками, едкими замечаниями и непристойными выходками?
Людвиг едва заметно качает головой. Ему не так уж и важно знать ответ. И недостатки брата в определенные моменты кажутся своего рода изюминкой, которая призвана привлечь внимание и заинтересовать оппонента.
Не так уж и важно все остальное, когда Пруссия по-прежнему рядом с ним даже в чертовых окопах чертовой Фландрии.
Гилберт улыбается озорной и злой улыбкой.
- Напомни, чтоб я отобрал у тебя спички после того, как все закончится. Мои совсем отсырели.
заказчик
и про
Как можно заполнять так много пространства...
отлично. респект х)
Вечер.
Громкий соленый вечер. Громкий, потому что воздух пронизан свистом пуль и грохотом взрывов, земля пропитана страхом, человеческим потом и слабыми, но упорно-отчаянными попытками сопротивления. Соленый, потому что уже год в Европе витает запах крови; запах становится с каждым месяцем столько осязаемым, что его можно пить.
Гилберт мечется, измазанный чужой кровью, радостный, счастливый: вспоминает свои старые добрые времена, когда он воевал. Когда воевал он. Когда он представлял собой гораздо большее, его тогда уважали и боялись.
Но и сейчас он не теряет своего упорства и нахальства, он ведет себя так, словно это его война. Его личная война, он всем доказывает, что еще может все.
Его брат Людвиг холоден и рассудителен, он тонко наметил свой план. Шаг за шагом, ход за ходом он рвет союзников по кусочкам, точно по линии фронта каждого из них. Они не могут сдаться, помнил он, их можно только уничтожить.
Чертовы залитые грязью траншеи и окопы, а теплый майский воздух усугубляет чувство обоняния, потому что здесь невероятно душно, все пахнет мертвыми телами, зато среди всей этой какофонии звуков и чувств витает гордое и твердое ощущение выигрыша. Сейчас они сильнее и главнее, а Франциск с Артуром ничего не могут сделать, они не смогут отбиться от Вермахта.
Привалившись спиной к деревянной эдакой стене, чтобы траншея не развалилась от напряжения, Людвиг изучал карты, наспех сложенные в походный рюкзак. Байльшмидт где-то рядом, он бы не позволил брату уйти далеко и не ушел бы от него, потому что надо же перед кем-то хвастаться своими достижениями на фронте!
Помянешь солнце, оно и выглянет; а это солнце со смехом прорвалось через толпу засевших с пулеметами солдат сюда же и плюхнулось рядом, сразу начиная вещать об очередных красочных взрывах.
- Да ну тебя, Гилберт, хватит, - отмахнулся от того Людвиг, не отрываясь от карт и легко проводя пальцем по границе с Бельгией, будто бы стирал ее. В ответ от брата он получил шквал возмущения, ведь как же не слушать его, великого, ужасного и прекрасного?
Людвиг поднял взгляд. Пруссия сидел, без умолку рассказывая о чем-то, вот действительно второй Феличиано; "кстати, тот же должен скоро выступить против союзников", подумал Запад, машинально поправляя каску и пригибаясь с очередным грохотом далекого взрыва. Гилберту, казалось, было все равно. Он сжимал в руке тяжелый автомат и, заглядывая через плечо Германии, подтирал пальцем те самые границы Фландрии:
- ...и как полетит танк в воздух ко всем чертям! - хохотнул Байльшмидт, ногтем расковыряв дырку на месте Антверпена.
- Что ты делаешь?.. - с усмешкой проговорил Людвиг, игнорируя брата и теперь с недовольством разглядывая подпорченную карту.
- Я же говорю, Бельгия сдается, или ты меня совсем не слушаешь? Так вот, там отряд...
Когда Людвиг стал старше, он со всей со своей серьезностью и прямолинейностью был похож больше на старшего брата Пруссии, чем на младшего. Ему часто приходилось одергивать Гилберта, чтобы тот вел себя спокойнее, но, услышав слова про капитуляцию Бельгии, он не сдержал довольной улыбки.
- Блин, Гилберт, замолчи. - Германия постарался сохранить в своем тоне железные нотки, обычно после которых Пруссия отставал, но это не помогло. К тому же, он был рад тому, что еще одно препятствие было устранено, поэтому позволил себе немного расслабиться и взглянуть на затянутое дымом и сумеречной поволокой небо. Байльшмидт тем временем умолк, но это было бы неожиданностью, если бы он молчал просто так. Нет, он блаженно затягивался закуренной сигаретой, смакуя про себя подробности тех бойней, что он расскажет брату.
- Дай прикурить, - усмехнулся Запад, протягивая руку за пачкой. Не тут-то было.
- Нет уж, дорогой братец, сначала... - Пруссия захохотал и приподнялся на одной руке к Людвигу, пытливо заглядывая в глаза. - Поцелуй меня, мы ведь так давно...
- Хватит. - Будь другое время, другое место - Гилберт обязательно получил бы меткую и хорошую затрещину, но сейчас не стоило бы его бить. Людвиг брезгливо смахнул с плеча землю и выхватил сигарету из пальцев брата, делая глубокую затяжку. Тот же сначала опешил, а потом захохотал, проговорив:
- Фу-у, Запад, ты такой нудный и противный, - и достал другую сигарету, поджигая ее. Потому что лезть к Людвигу и получить за это тлеющим концом дешевой табачной трубки в глаз не хотелось бы.
- Вернемся в штаб - разберемся, - наконец после нескольких минут молчания пробормотал Германия. Слушать брата невыносимо, но слушать тишину еще более жутко, потому что в тишине позывные чужой смерти звучат нагнетающе.
Поняв намек, Байльшмидт выкинул сигарету и засмеялся, игриво взглянув на Людвига, и тут же примирительно замахал руками, потому что ответный взгляд явно не предвещал ничего хорошего.
Тот же спокойно ткнул окурком в Брюссель и сложил карту. Следующий план - не дать исполнить Гилберту желаемого.
Прошу вас, откройтесь мне! )
второй автор х)
Будет сделано ) Рада, что вам понравилось
офицера спасла только высшая мера
Спасибо за отзыв
Автор №2
Ух ты, очень здорово ) У вас однозначно получилось лучше, чем у меня.
Автор №1
мне, например, Ваше очень нравится. **
автор #2