Предположим, что Италии близнецы, предположим, что, раз Рим дедушка, то была и мама. Надеюсь, заказчик не обидится за сумбур. - О моя богиня, прекраснейшая из живущих и из живших, радость дней моих... Рим любил глаза дочери, темные, глубочайшие, мягкость смуглых рук; любил вспоминать, как пылали от счастья и волнения пухлые, еще детские щеки, когда она шептала, целуя его покрытые шрамами пальцы: - Отец, я ношу ребенка под сердцем. Простишь ли ты меня, простишь?.. Простил Рим, простил сразу: он тоже был счастлив и немного взволнован. Он наблюдал с диким, неудержимым трепетом, как раскрывалась на его глазах красота материнства, красота цветущей по весне плодоносной оливы, как набиралась она сил и зрела под жарким солнцем. Наблюдал и не мог никак поверить, что ему, черному, грубому, изрубленному воину, пустившему столько крови многим народам, тирану, пред которым склонялись самые строптивые головы, что ему – такому - дарована благодать присутствовать при этом священном таинстве - при рождении новой жизни, чистой, словно снега на вершине Олимпа. Боги проявили щедрость, так были тронуты: прошел срок, и дочь подарила Риму не одну, а две вожделенные жизни, и он терялся от нежности, боясь докоснуться до крохотных близнецов, обреченных наследовать его историю. - Дети Марса, - утверждала дочь, и Рим верил. Иначе и быть не могло. Молодые боги, дети битвы, дети победы. Их ждало величие, их ждала слава... Но все рухнуло. Великая боль, величайшая – оставить детей, оставить надежду судьбе. Первый раз в жизни Рим не мог найти сил довериться богам; но дочь его была отважней. - Века назад это спасло сыновей Реи Сильвии; спасет и моих. О Тибр-река, великие воды твои да унесут будущее, как уносили прошлое; да сохранят твои волны плетеную корзину и малышей-братьев, что прижались друг к дружке, ожидая моего решения. Он решился, но дрожали могучие руки храброго воина, отдавая воле Тибра величайшее сокровище. - Прощайте, дети! Мое время истекло. Но, как давным-давно Ромул и Рем, вы начнете новую великую историю. Я верю, - и отец и дочь глядели вслед пенным бурунам, стоя там, где столетия спустя появятся слова «Qui nasce il Tevere sacro ai destini di Roma»* в память о первой, спасительной легенде. - Прощайте и простите. О, не о неволе в разлуке грезил Рим, лаская внуков, не о варварской власти над маленькой горячей землей-сапожком, омываемой великими морями; но могучую Империю забрало новое время, слишком скорое на расправу, и братья под именем королевства Италии получили на свою долю лишь гнет и отчаяние. Ни славы, ни величия не дала им римская кровь; но такие же страстные, горячие дедовские глаза сверкали на смуглом лице старшего, и по-матерински мягок и изящен был младший. Как ни верил Рим в великолепие жестокости, только ее да пустоту оставил он детям, но красота, красота богов текла в их крови. Умелыми пальцами научились они возрождать прошлое в эпитафиях античности и воспевали человека – величайшего из детей божьих. Красота мысли, красота движения, красота женщины и мужчины, изящество пропорций и идеал на все века; красота оказалась сильней, могущественней самого страха, самой смерти, сумела она пережить и чуму, и войну и победить боль и страдание в душе каждого, кто прикасался к ней или только грезил однажды увидать. Разве мог Рим помыслить об этой силе? Нет, он заложил в сердца братьев другое, черное и мятежное, и наступил век, когда во всем мире оно прорвалось наружу и смело с лица земли красоту мрамора и ценность мысли, перекрыв Италиям все пути, кроме одного – назад, к истокам Тибра. Там они родились, Ромул и Рем обновленного времени, чтобы на кострище прошлого воткнуть топор в связку прутьев и пойти стеною против всех. Построить империю в союзе с варварами и побежденными и возродить не красоту и не счастье, а ужас и хаос первобытного мира. И старший, Южный, выпрямил спину, встрепанный юноша с отчаянными римскими глазами, полными горячего и неправедного гнева на судьбу, растоптавшую все, что они любили. - Мы – великие! Мы – выше! Мы – боги! - восклицал он, и черное в его словах жгло сильней и жарче, и младший, Северный, верил, поддавшись его мечте, и возжелал поделиться ею со всем несчастным, осиротелым миром. – Мы победим. - Мы победим. - Мы победим, как побеждал когда-то Великий Рим. Как побеждали когда-то боги войны, наши отцы. Новый союзный Рим был воздвигнут на костях и прахе, он поднялся так высоко к небесам, что Бог убоялся и признал его святилищем, убрав, сам того не ведая, грань между жизнью и смертью, грехом и благодетелью... Родились другие боги – и в варварской Германии тоже; они убили христианского, убили всех чужих богов, оставив только Марса властителем битв и быта. Возводились другие храмы и курились другие благовония, бесчисленные жертвы погибали на алтарях, миссионеры-мундиры проповедовали кнутом и винтовкой новую веру. Это было так, как грезил Рим; но, быть может, в крови, в этой римской крови было – взлетать высоко-высоко и падать, разбиваясь о камни?.. Все рухнуло. Остались только «мы», сцепившись руками, да тень деда за спиною. И олива на берегу, цветущая, пела красоту и счастье, и воды священного Тибра неслись вперед и вперед, даря жизни вновь и забирая, и замыкая круговорот веры и времени...
*«Здесь рождается Тибр, освященный судьбою Рима», ит. Речь о колонне у истока Тибра, поставленной при Муссолини.
Гость Ух ты! Так быстро и так красиво... чит.Разве только, возможно, мне хотелось и дораскрытия самой легенды, пожирание, поглощение, убийство одного другим, точно как змей Уроборос кусает свой хвост... Но то, что написали вы, мне нравится куда как больше - и обрадовало сильнее. Откройте свое имя, пожалуйста, я хочу вас прославить, как говорил Уолт Уитмен.
-
-
21.11.2010 в 23:01- О моя богиня, прекраснейшая из живущих и из живших, радость дней моих...
Рим любил глаза дочери, темные, глубочайшие, мягкость смуглых рук; любил вспоминать, как пылали от счастья и волнения пухлые, еще детские щеки, когда она шептала, целуя его покрытые шрамами пальцы:
- Отец, я ношу ребенка под сердцем. Простишь ли ты меня, простишь?..
Простил Рим, простил сразу: он тоже был счастлив и немного взволнован. Он наблюдал с диким, неудержимым трепетом, как раскрывалась на его глазах красота материнства, красота цветущей по весне плодоносной оливы, как набиралась она сил и зрела под жарким солнцем. Наблюдал и не мог никак поверить, что ему, черному, грубому, изрубленному воину, пустившему столько крови многим народам, тирану, пред которым склонялись самые строптивые головы, что ему – такому - дарована благодать присутствовать при этом священном таинстве - при рождении новой жизни, чистой, словно снега на вершине Олимпа. Боги проявили щедрость, так были тронуты: прошел срок, и дочь подарила Риму не одну, а две вожделенные жизни, и он терялся от нежности, боясь докоснуться до крохотных близнецов, обреченных наследовать его историю.
- Дети Марса, - утверждала дочь, и Рим верил. Иначе и быть не могло. Молодые боги, дети битвы, дети победы. Их ждало величие, их ждала слава...
Но все рухнуло.
Великая боль, величайшая – оставить детей, оставить надежду судьбе. Первый раз в жизни Рим не мог найти сил довериться богам; но дочь его была отважней.
- Века назад это спасло сыновей Реи Сильвии; спасет и моих.
О Тибр-река, великие воды твои да унесут будущее, как уносили прошлое; да сохранят твои волны плетеную корзину и малышей-братьев, что прижались друг к дружке, ожидая моего решения. Он решился, но дрожали могучие руки храброго воина, отдавая воле Тибра величайшее сокровище.
- Прощайте, дети! Мое время истекло. Но, как давным-давно Ромул и Рем, вы начнете новую великую историю. Я верю, - и отец и дочь глядели вслед пенным бурунам, стоя там, где столетия спустя появятся слова «Qui nasce il Tevere sacro ai destini di Roma»* в память о первой, спасительной легенде.
- Прощайте и простите.
О, не о неволе в разлуке грезил Рим, лаская внуков, не о варварской власти над маленькой горячей землей-сапожком, омываемой великими морями; но могучую Империю забрало новое время, слишком скорое на расправу, и братья под именем королевства Италии получили на свою долю лишь гнет и отчаяние. Ни славы, ни величия не дала им римская кровь; но такие же страстные, горячие дедовские глаза сверкали на смуглом лице старшего, и по-матерински мягок и изящен был младший. Как ни верил Рим в великолепие жестокости, только ее да пустоту оставил он детям, но красота, красота богов текла в их крови. Умелыми пальцами научились они возрождать прошлое в эпитафиях античности и воспевали человека – величайшего из детей божьих. Красота мысли, красота движения, красота женщины и мужчины, изящество пропорций и идеал на все века; красота оказалась сильней, могущественней самого страха, самой смерти, сумела она пережить и чуму, и войну и победить боль и страдание в душе каждого, кто прикасался к ней или только грезил однажды увидать.
Разве мог Рим помыслить об этой силе? Нет, он заложил в сердца братьев другое, черное и мятежное, и наступил век, когда во всем мире оно прорвалось наружу и смело с лица земли красоту мрамора и ценность мысли, перекрыв Италиям все пути, кроме одного – назад, к истокам Тибра.
Там они родились, Ромул и Рем обновленного времени, чтобы на кострище прошлого воткнуть топор в связку прутьев и пойти стеною против всех. Построить империю в союзе с варварами и побежденными и возродить не красоту и не счастье, а ужас и хаос первобытного мира.
И старший, Южный, выпрямил спину, встрепанный юноша с отчаянными римскими глазами, полными горячего и неправедного гнева на судьбу, растоптавшую все, что они любили.
- Мы – великие! Мы – выше! Мы – боги! - восклицал он, и черное в его словах жгло сильней и жарче, и младший, Северный, верил, поддавшись его мечте, и возжелал поделиться ею со всем несчастным, осиротелым миром. – Мы победим.
- Мы победим.
- Мы победим, как побеждал когда-то Великий Рим. Как побеждали когда-то боги войны, наши отцы.
Новый союзный Рим был воздвигнут на костях и прахе, он поднялся так высоко к небесам, что Бог убоялся и признал его святилищем, убрав, сам того не ведая, грань между жизнью и смертью, грехом и благодетелью... Родились другие боги – и в варварской Германии тоже; они убили христианского, убили всех чужих богов, оставив только Марса властителем битв и быта. Возводились другие храмы и курились другие благовония, бесчисленные жертвы погибали на алтарях, миссионеры-мундиры проповедовали кнутом и винтовкой новую веру.
Это было так, как грезил Рим; но, быть может, в крови, в этой римской крови было – взлетать высоко-высоко и падать, разбиваясь о камни?..
Все рухнуло.
Остались только «мы», сцепившись руками, да тень деда за спиною. И олива на берегу, цветущая, пела красоту и счастье, и воды священного Тибра неслись вперед и вперед, даря жизни вновь и забирая, и замыкая круговорот веры и времени...
*«Здесь рождается Тибр, освященный судьбою Рима», ит. Речь о колонне у истока Тибра, поставленной при Муссолини.
-
-
22.11.2010 в 16:17Ух ты! Так быстро и так красиво... чит.
Но то, что написали вы, мне нравится куда как больше - и обрадовало сильнее.
Откройте свое имя, пожалуйста, я хочу вас прославить, как говорил Уолт Уитмен.
Заказчик.
-
-
22.11.2010 в 16:27-
-
28.11.2010 в 10:00Нравится очень.
Хотя Италия именно тот пример, когда объединение не приносит пользы (особенно Югу).
-
-
28.11.2010 в 18:22-
-
15.08.2011 в 17:42Автор, откройтесь, пожалуйста, в у-мыл. Очень хочу почитать еще что-нибудь Ваше :3
-
-
15.08.2011 в 21:48